У каждого есть ведогонь.
Когда ты заснешь, он встает,
В крылах его дышит полет,
Осмотрится, дунет, идет,
Окреп, улетает, не тронь.
Он волен, когда мы во сне.
И разный нам видится сон.
Вот птица, лазурь, небосклон,
Не мы это видим, а он,
И тонем мы с ним в вышине.
Вот ветер бежит по цветам.
Красивый с красивой, их два,
Бессмертная сказка жива.
Целует. И дышит трава.
Заснувшим так сладко устам.
Вот ссора, чудовищный вид.
С ножом ведогони, беда,
Открылась и льется руда,
Ты спишь, ты уснул навсегда.
Смотри. Ведогонь твой убит.
Мы вносимы
В светы, в дымы,
Мы крутимы
Без конца.
В светозарный
Гром ударный,
В мрак сердец и в свет лица.
Но покуда
Есть Иуда,
Есть и чудо
Для людей.
Светлый мститель,
Искупитель
Омрачающих страстей.
И покуда
Нам отсюда
Изумруда
Светит свет,
Мчит нас белый
Бог — в пределы
Красных солнц и всех планет.
Из дыханья — камень красный,
Из воздушного — ужасный
По громоздкости бесстрастной.
А из камня, из забвенья,
Из земли, отяжеленья —
Изумрудное растенье.
Из растенья, из ночлега
Тайно-жаркого побега —
Зверь, взглянуть — так это нега.
А из зверя, встал из зверя, —
То богатство, иль потеря, —
Человек, всебожность меря.
Из него, из человека, —
То силач, или калека, —
Бог растет в века из века.
Бог встает, за богом боги,
Бесконечные дороги,
Многи мраки, звезды многи.
Это — шесть, но семь — священно,
Выше бога, неизменно,
Что на Вечном — в миге пенно.
В водах есть рыбы, — и боги есть рыб.
В воздухе птицы, — есть боги крылаты.
В травах свернулась змея вперегиб, —
Вещий есть Змей, бог любви, хоть проклятый.
Боги лесные — как волки глядят,
Боги ночные — как враны.
Боги дневные — как солнечный взгляд,
Боги бесчасья — слепые туманы.
Люди всегда о богах говорят,
Им отдают все несчетные страны.
Сами богами над Миром мы здесь
Будем, — он наш будет весь!
Бряцать на кимвалах — умерших религий,
Вериги носить — отошедших веков,
И вечно быть в букве, и вечно быть в книге, —
Довольно. Я в бунте. Довольно оков.
Я только оставлю, там в сердце лелея,
Зелено-Перистого Змея себе,
Волшебного Фея, цветистого Змея, —
И вызов бросаю Судьбе!
Песни бесовские, песни приязные,
Мысли мирские, плесканья, плясания,
Были вы прокляты, звезды алмазные,
Подслеповатость гнала вас в изгнание!
Гнали вас, пляски Весны хороводные,
Вот и загнали в леса изумрудные,
Любо скликаться вам, птицы свободные,
Сколь вы прелестные, сколь многочудные!
Тот, кто знает силу пляски,
В том, как в вихре, светит Бог,
Ибо смерть он знает в ласке
Алла — гу!
В дальнем, в близком, в вышнем, в низком,
В миге Вечность, в буре вздох,
Знает он любви смертельность.
Алла — гу!
Посвящаю мое видение бессмертной памяти
провидца наших дней, Словацкого.
Я только знал, в те дни, в те дни единственные,
Когда был юн, я знал лишь звоны струн,
Лишь орлий крик, огни, и сны таинственные,
Поцеловать, и вбросить в девять лун.
Найдя цветок, сорвать его с медлительностью,
Чтоб взять слегка с цветка цветочный сок,
И вдруг уйти, пленивши ослепительностью,
Чтоб жил в другом намек, всегда намек
И в чем была та сила-чаровательница,
Что мне дала такой изведать путь?
Не знаю, нет Привет тебе, ласкательница,
Ты пела мне. Заставь их всех уснуть
Баюкал я своими колыбельностями,
Качал мечту, качели хороши
Из грёзы — жизнь, с обрывками и с цельностями,
«Баю» любви, к душе «баю» души.
…Это было, это было, и не будет вновь,
Потому что только Сила говорит: «Мой час готовь!»
Потому что даже дети — детства лишены,
И в войну играют в детской, слыша резкий свист Войны.
Все, что было затаенно, выявилось вдруг,
Гнойность злоб, обид, и гнета, расширяющийся круг.
Там, вовне, готовят пушки, шепчется лиддит,
Здесь, под тенью перекладин пляшет пляску динамит.
Обезумевшие братья — злейшие враги.